Константинов крест [сборник] - Семён Данилюк

А вот его, Заманского, эта история не отпустит, пока не разберется, что именно подтолкнуло руку Зиновия к злополучным спичкам.

— Крепко отец на тебя напирал, чтоб в свою веру обратить? — поинтересовался Заманский у Лёвушки. — Я-то помню, что антикваром ты, можно сказать, против собственной воли стал, — чтоб отца из психологической ямы вытащить.

Лёвушка замялся.

— Вы ж знаете папу. Коли на чем зациклится, то будет сверлить, пока дырку не просверлит. Переубедить невозможно. Но у нас была изначальная договоренность. Если не втянусь, то он меня опять отпустит в аспирантуру. Он сам предложил, чтоб всё по-честному!

— Восьмого с отцом именно об этом разговаривали?! — прозорливо догадался Заманский.

Лёвушка нехотя кивнул.

— Мне накануне научный руководитель позвонил. Появилась возможность под мою тему гранд пробить, с поездкой на годовую стажировку в Штаты. У них там такая аппаратура, что нам не снилось. И к тому же как раз полгода подошли, о которых мы с папой договаривались.

— И всё это ты вывалил отцу. И что он? Поднял шум?

Лёвушка вздохнул подтверждающе:

— Велел в Белёве поправить голову и больше с глупостями его не донимать. Сказал, что таких как я, будущих неудачников, в науке — не перечесть. А антиквары — интеллектуальная элита. В общем, как обычно.

— Выходит, перед твоим отъездом в Белёв вы с отцом повздорили. Потому он и не звонил. Потому и ты не дергался. Знал, что отец сердится. Так?

Лёвушка втянул голову в плечи.

— Так не мог он из-за этого?.. Ты ведь из-под него главную мечту выбил.

— Не-ет! — перебил Лёвушка с горячностью, подтвердившей: мысль эта не отпускает его самого. — Я ж окончательно не отказал. Только на обсуждение. Да и папа, мне кажется, про себя начал смиряться. Клянусь, дядя Вить, не из-за меня он! — Лёвушка приложил руки к груди.

— Ну нет, так нет, — отступился Заманский. Петляющий стиль его не изменился. Как прежде на допросах, он подбирался к главному, а потом вдруг, сбивая подследственного, на время переключался на другое. — Будем считать, с местом происшествия ознакомился.

Напоследок еще раз цепким взглядом пробежал по салону, стараясь накрепко запомнить детали.

У подъезда поинтересовался планами Лёвушки на остаток дня. Лёвушка смутился.

— Да вот, Асю обещал провести по достопримечательностям. Всё-таки по законам гостеприимства… — он сбился. — Или не надо?

— Отчего же? Валяйте, — разрешил Заманский. — Хоть что-то по законам.

Расстались до вечера.

Заманский шел по центру Тулы, где прежде не мог пройти сотни метров, чтоб не наткнуться на знакомого. Ныне, неузнанный, прогулялся по бульварам, пересек центр, оставив в стороне РОВД, в котором пять лет назад был завсегдатаем. Неподалеку, на Фрунзе, разместили после создания Следственный комитет по Тульской области. Поколебался, не завернуть ли к Лукинову. Но придется говорить о Зиновии, а обсуждать болезненную тему с людьми, безразличными к его смерти, не хотелось.

Мысленно он прокручивал последний разговор с Лёвушкой. Когда тот вскрикнул, что отец покончил с собой не из-за него, Заманский укрепился в предположении, что сын догадывается об истинной причине. Но отчего-то молчит.

Заманский очутился на улице Пирогова. Спроси, почему ноги понесли именно в эту сторону, он бы не ответил. Просто шел на автопилоте. Но, видно, автопилот, который у людей называется интуицией, способен подменять отключившийся разум, — через пару сотен метров Заманский обнаружил себя перед знакомой вывеской «Антиквариат».

На высоком крыльце перед распахнутой дверью в магазин скучающе налег на перила многолетний компаньон Зиновия Плескача рыжеволосый Петюня Порехин. Сорокапятилетний Петюня, кажется, не изменился. В неизменной клетчатой фланельке, с округлыми, налитыми румянцем щеками он всё еще выглядел на бойкие тридцать пять.

Петюня, в свою очередь, всмотрелся, оторвался от перил и с видом совершенного радушия раскинул руки навстречу нежданному гостю.

— Виктор Григорьевич! Смотрю и млею. Вы ли?

Заманскому почудилось, что всё повторится как много раз прежде. Он обменяется приветствиями с Петюней, войдет в прохладный магазинчик, из подсобки выскочит Зиновий. Они включат кофеварку, и Зиновий, в котором причудливо уживались мудрость и наивность, напустится на друга с очередной завиральной концепцией преобразования российской экономики.

— На могилку Осича, поди, приехали? — догадался Петюня.

Заманский кивнул.

— Был, как же. Знатные похороны, — Петюня с чувством причмокнул. — Это любой себе пожелает. Такие похороны — помереть не жаль. Шутка ли — вице-губернатор почтил. И даже чего-то прочувственное выступил. Не, у Осича, как ни поверни, жизнь удалась. И распорядился ею, как захотел. Захотел свести счеты, свел влегкую. Конечно, лучше бы попозже. Но тут уж кому как подопрет. Не бывает, чтоб сплошная лафа.

Из магазина вышла аккуратная старушка с потертой хозяйственной сумкой, в которую она на ходу укладывала что-то, завернутое в тряпицу.

— Не надумала? — неприветливо произнес Петюня — в своей манере тыкать всякому, кого не почитал за начальство или за нужного человека.

— Подожду, пожалуй, — старушка виновато улыбнулась. — Всё-таки — мужнина память.

— Ну и дура! После спохватишься, но такой цены уж не дам. Тут подметки рвать надо, а она старье жалеет.

— Подожду всё-таки, — старушка поспешно, будто боясь поддаться соблазну, спустилась с крыльца и завернула за угол.

— Шляется мелюзга. Только работать отвлекают, — не регулируя тембр, резанул Петюня. — Зайдите, Виктор Григорьевич. Посидите, как бывало, в подсобочке. Раньше всё нас о следственных делах просвещали. А сейчас, может, про израильское житье-бытьё расскажете. Камилавку-то ещё не купили? — Петюня сочно хохотнул.

Заманский зашел в магазин и, пораженный, остановился. Из подсобки на звук шагов высунулся рыжий и конопатый Петюня. Тот же самый, только еще помолодевший. Заманский даже оглянулся через плечо.

— Савка! Сын, — представил Петюня.

Савка изобразил подобие улыбки, зыркнул по пустому салону. Оборотился к отцу:

— Чего? Отпустил?!

— Куда она денется? Пенсия кончится и — как миленькая… Пусть еще чуток подумает.

— А если денется?! И чего там думать? Уйдут часы. «Буре», между прочим. Ну? Батянь, разреши. Догоню — ошкурю!

— Ладно, валяй, — стесняясь Заманского, разрешил отец. — Только чтоб без экстремизма!

Последнее предупреждение кануло в пустоту. Нетерпеливый Савка уже перемахнул через прилавок, следом — через перила. И — был таков.